«Солярис» Станислава Лема — книга сложная во всех смыслах этого слова. Непросто читать в русском переводе, а в оригинале и подавно. Произведение всецело построено на философских рассуждениях, облачённых в бесконечно длинные сложноподчиненные предложения, иногда достигающие размером в целую страницу. Пока глаза добегают до окончания, а бессовестно упирающаяся память нехотя выдавливает из себя перевод последней фразы, напрочь забываешь, что было в начале предложения.

Лично для меня «Солярис» всегда ассоциировался с одноименным фильмом Андрея Тарковского. Как следствие, погружаясь в книгу и переходя от главы к главе, мысленно многократно возвращался к нашумевшей экранизации. Вот интересно, мне одному кажется, что Донатас Банионис в этом фильме дьявольски утончен и органичен?

За минувшие 60 лет опубликовано великое множество отзывов читателей и аннотаций литературных критиков. Главный предмет обсуждения: что же хотел сказать автор своим произведением? Удивительно, но в этой книге каждый находит свой, сокровенный и потаённый смысл, а у меня сформировались следующие субъективные восприятия:

• человечество, не будучи в состоянии цивилизовать себе подобных на протяжении последних 6 тысяч лет (по крайней мере с момента появления первых государств), зачем-то замахнулось осваивать далекие звёзды. Не развязав собственный клубок межэтнических, межконфессиональных, социальных, да бог весть еще каких проблем и противоречий, потомки Адама, с мнимой респектабельностью и «тонким слоем лака цивилизации», прутся в чужие миры с самоуверенностью полуграмотного и агрессивного жлоба, собирающегося покорить столицу. К тому же, столкнувшись с первой же неудачей, условный местечковый мерзавец, в виду недостатка интеллекта, следуя собственным жизненным правилам, пытается противопоставить силу непознанному и непонятному, иными словами, «набить морду» первому встречному «гнилому интеллигенту» (аллегория по отношению к экспериментам с рентгеновским излучением Океана);
• безумно жаль, что мы так и не научились ценить то, что, а правильнее сказать того, кто рядом… Впрочем, предвосхищая скепсис оппонентов, соглашусь, что в данном случае применен заезженный тезис набивший оскомину.

Наверное все эти мысли навеяла обычная осенняя хандра внезапно охватившая мою душу как нежданно выпавший первый снег. Между тем, до сих пор не могу себе объяснить, почему с таким внутренним отчаянием я перечитывал главу об обстоятельствах самоубийства той — настоящей, девятнадцатилетней Хэри. Ведь сюжет то, благодаря кинофильму, был заранее мне известен?! Неужели с годами мы становимся более сентиментальными? Хотя может быть просто у каждого из нас свой возрастной порог к наступлению алогичных эмпатий?

Пожалуй следует оборвать в себе нахлынувшую субтильную нежность и вернуться в привычную шкуру психованного холерика. К слову сказать, несколько раздражают комментарии пользователей различных интернет-ресурсов буквально «ломающих копья» на тему чей перевод повести лучше. Одни настаивают, что перевод Дмитрия Брускина «интимней», другие пишут о нем нелицеприятные отзывы в грубой форме, третьи утверждают, что лучший у Веры Перельман и Галины Гудимовой, их перевод якобы «жёстче и правдивей».

Однако в действительности, неточности есть в обоих русскоязычных переводах. Где-то в смысловом значении поставлен минус (там где у автора плюс), где-то съедены слова и части предложений, а в некоторых случаях присутствует некая художественная отсебятина! Вместе с тем, в память о хорошем советском переводчике стоит подчеркнуть: перевод Дмитрия Михайловича Брускина максимально приближен к авторскому тексту.

Заблуждения в постулате о «живородящем» Океане

Читая отзывы на книгу «Солярис» натолкнулся на очень странный тезис о «живородящем» Океане, который часто используется в различных публикациях. Так, в русскоязычной версии интернет-издания Culture.pl в апреле 2019 года была размещена статья под названием «Такой разный «Солярис». Как поссорились Станислав Лем и Андрей Тарковский», в которой утверждается будто бы Океан планеты «Solaris» имеет женский род. Российский публицист Игорь Белов пишет:

«у Лема название планеты Солярис — женского рода, а у переводчика (речь идет о переводчике Дмитрии Брускине)— мужского, и это несколько смещает акценты в книге: польскому читателю легче представить себе, что загадочная планета-океан — «живородящая».

Сверх того, очередной автор в своих утверждениях шагнул еще дальше, написав на странице российской Википедии, посвященной роману «Солярис», следующее:

«В переводах Ковалевского и Афремовича планета и океан называются «Соларис» и это имя женского рода, в соответствии с польским оригиналом (женский род имя океана имеет и в позднем переводе Гудимовой и Перельман). В переводе Брускина используется написание «Солярис», причём это имя имеет мужской род (по-видимому, для согласования со словом «океан»), и в этой форме наиболее прочно вошло в русский язык».

К сожалению, ни одного из авторов этих ложных дефиниций нисколько не смутил тот факт, что в польском языке:

• слово океан (ocean) мужского рода;
• термин Solaris также является существительным мужского рода;
• буква l относится к мягким звукам и поэтому второй слог la не может в принципе читаться как ла, а произносится как ля.

Естественно, что Станислав Лем, описывая в «Солярисе» события связанные со станцией или планетой, использует существительные и прилагательные женского рода (слова planeta и stacja в польском языке имеют женский род как и в русском). Однако непосредственно сам океан у писателя всегда мужского рода и нет ни одного намека на его «живородящее» происхождение.

Точкой отсчета, а вернее первым, кто выдвинул искаженный тезис о женском происхождении Океана является Александр Генис — русский эмигрант и литератор, проживающий в США. В 2003 году Генис опубликовал в российском журнале «Звезда» статью под названием «Три «Соляриса», в которой и озвучил свою позицию:

«Покрытая мыслящим Океаном планета, «понять которую труднее, чем всю остальную Вселенную», и трое землян, запертых на исследовательской станции. Каждый из них прилетел сюда со своей тайной — страшной или стыдной. Каждый из них расплачивается за нее, ибо Солярис оказался «живородящим» Океаном (не зря в польском оригинале планета носит женское, а не мужское, как у нас, имя)».

Именно после этой публикации российские литературные критики подхватили и разнесли по просторам интернета, как говорят поляки, pozorną definicję. В принципе, озвученная версия возможно и кому-то покажется красивой, но с точки зрения польской лексики является в корне неверной.

Во всяком случае, чтобы окончательно развеять любые сомнения стоит обратиться к первоисточнику: мнению самого Станислава Лема, которое было опубликовано в еженедельнике Tygodnik Powszechny 8 декабря 2002 года. Писатель, разъясняя действия «Соляриса», использует существительное мужского рода twór (в переводе с польского — создание):

«Нельзя о нем сказать, что является океаном мыслящим или немыслящим, наверняка однако является созданием активным, имеющим какой-то умысел, предпринимает какие-то волевые действия, умеет делать что-то, что не имеет ничего общего со всей сферой людских начинаний. Когда он наконец, обратил свое внимание на крошечных муравьев, которые трепыхаются на его поверхности, он совершил это радикальным способом».

Нет никаких сомнений в том, что если бы Лем захотел присвоить Океану женский род, то заменил бы в упомянутой статье существительное мужского рода twór на его синоним женского рода istota. Мало того, известный польский журналист, писатель и постоянный обозреватель издания Gazeta Wyborcza Войцех Орлинский в сатирическом очерке (опубликованном 27 декабря 2004 года в Wyborcza.pl) буквально «прошелся катком» по сторонникам выискивания первичных половых признаков там, где это абсолютно неуместно:

«Не следует однако заходить слишком далеко в вычитывании скрытых аллюзий, потому что сам Лем сильно забавлялся, когда читал зарубежные рецензии на свою книгу. Немецкий литературовед Манфред Гайер сделал далеко идущие выводы из того факта, что одни неологизмы Лема, описывающие поведение океана, являются мужскими, а другие — женскими, выискивая в «Солярисе» аллегории пениса и влагалища.

Рвение, с которым интерпретаторы набрасываются на такие ложные (мнимые) зацепки, требует осторожности даже от тех, кто читает «Солярис» в оригинале. Эта книга напоминает психологический тест Роршаха — каждый видит в ней то, что подсказывает ему воображение».

Теория ущербности Бога: литературная ретроспектива к Джону Китсу и Станиславу Лему

Шел 1818 год. На протяжении длительной промозглой осени начинающий английский поэт Джон Китс ухаживал за своим любимым младшим братом. Том медленно и мучительно умирал от туберкулеза и его ничто не могло спасти. В конце ноября юноша скончался в возрасте 19 лет, при этом безутешный Джон находился рядом с больным до последней секунды.

Под впечатлением пережитого Джон Китс задумал написать эпическую поэму «Гиперион». Лейтмотивом произведения является поэтическое исследование абсолютного страдания, носящего неизбирательный характер. Где боль, мучение и горесть претерпевают как дурные, так и замечательные люди.

Страдают, познавая боль, и жуть,
И безнадежность…

Считается, что поэма «Гиперион» самая блестящая работа Джона Китса. Невзирая на то, что поэт прожил лишь 25 лет и опубликовал за короткую жизнь только 54 стихотворения, литературные критики оценивают вклад Джона Китса в развитие английской литературы на уровне творчества Байрона. К сожалению, история с мучительной и смертельной болезнью повторилась через пару лет с самим поэтом. Стремительное развитие туберкулёза вынудило Джона Китса переехать в Италию, где он и провёл свои последние дни.

Опираясь на творчество Джона Китса можно коротко сформулировать философскую позицию преждевременно ушедшего из жизни поэта: непреложная истина заключается во всепоглощающем восприятии сущности. Только при таком условии добро сможет взять верх над всеобщим злом. Перефразируя иными словами: человек, постигший Истину, преодолеет собственное физическое несовершенство и приравняется к Богу.

Ты в суть вещей проник, Сатурн великий,
До атома...

В поэме «Гиперион» Аполлон провозглашает о том, что ноша знаний превращает его в Бога:

И чувствую, как в бога превращает
Меня громада знаний..

или

Сознанья и меня обожествляют,
Как будто я испил вина блаженных
И приобщен к бессмертью!

Именно здесь можно провести параллель между поэтическим посланием Джона Китса и одним из нарративов Станислава Лема. В «Солярисе» Крис Кельвин (во время диалога со Снаутом) заявляет об ущербности бога, который не в состоянии понять свои творения, а также не способен осмыслить, что на самом деле он «творит». Вот такая забавная тавтология.

Опять-таки, вполне возможно допустить, что идею разумного Океана Станислав Лем почерпнул именно у Джона Китса:

О небеса! О, мой отец незримый!
Что я могу? Поведайте мне, братья!
О ты, глубокомудрый Океан!
Я вижу на твоем челе суровом
Печать раздумья. Помоги же нам!

В то же самое время, последняя глава «Соляриса» вновь удивительным образом перекликается с поэмой «Гиперион» Джона Китса. Крис Кельвин остается умирать на берегу Океана, мучительно надеясь, что ущербный Бог в лице Океана снова воскресит Хэри. Тем временем, Крис окончательно внутренне прощает разумный и одновременно бестолковый Океан, приносящий бессмысленные страдания членам экипажа станции «Солярис»:

«… Во имя чего? Надежды на ее возвращение? Уже не имел надежды, но жило во мне последнее ожидание. Каких воплощений и каких мучений я еще ждал? Ничего уже не знал, кроме длящейся непоколебимой веры, что время беспощадных чудес не закончилось».

В завершении книги Станислав Лем, в качестве стороннего наблюдателя излагаемой истории, не оставляет читателю никакой надежды на счастливый исход, делая отсыл к неназванному поэту (не исключено, что к Джону Китсу):

«Вечная вера влюбленных и поэтов в силу любви, более прочную, чем смерть является ложной. Эта ложь является исключительно бесполезной, но не смешной».